Нулевые на кончике языка. Краткий путеводитель по русскому дискурсу

Чтобы правильно понимать неграмотного, нужно хорошо знать грамоту. И не одну, а целых две или три — грамотность грамотных, ленивая безграмотность малограмотных, нарочитая неграмотность грамотных.

Но это случилось недавно. А в те времена, когда и слова «нанотехнологии» никто не знал, у моего товарища был товарищ, который завел амбарную книгу под названием «Что я помню, хоть я еще не старый». Потом я тоже завел себе такую же.

Когда, лет за десять до горбачевской перестройки, эпоха гласности началась в Польше, известный журналист Ежи Урбан откликнулся на это событие однократной акцией: написал заметку из двухсот слов. Вернее, из одного слова — «курва», напечатанного двести раз. Этого оказалось достаточно, чтобы оставить позади эпоху цензуры и…

Но самый удивительный и все расставивший по своим местам ответ подарил мне отец другого Адольфа — простой московский переплетчик, ухитрившийся назвать этим именем сына в 1946 (тысяча девятьсот сорок шестом) году. Ответ переплетчика со- стоял из пяти слов. Вот они: — Я хотел спасти честь имени.

И вот — советская власть кончилась, а хамство начальственное уходить не хочет. Между тем его логический анализ по-прежнему необходим. За ним — целая картина мира. Ведь дурак, переименовывающий Дураково в Дубровое, Забегалово в Заречную, а Блевачи в Прибрежную, совершает две умственные операции: сначала он толкует название…

«Мат» поэтому давно не мат. И советским людям он был нужен, чтоб хоть как-то отгородиться от деревянного языка советской газеты, собрания, от казенного, но и от ханжеского, ложно-высокого, всего того, что узурпировала власть. Вот почему мат в России в XX веке стал политикой. Невидимой маленькой политикой большого народа.

Живущему среди народа-политического-комментатора как-то совестно писать о политике за деньги, когда о ней совершенно бесплатно и намного лучше, чем я мог бы написать, говорят попутчики в электричке.

Есть такая дурацкая альтернатива, предложенная носителям русского языка лирическим героем одного хорошего поэта: мол, «ворюги» ему «милей, чем кровопийцы». Ворюги в решающий момент обычно становятся кровопийцами. А кровопийцы обычно оправдываются радением за какое-нибудь великое дело, вроде процветания города или державы.

Как удвоение согласных есть тихий сигнал почтения, так и директивное присвоение мужского рода слову, обозначающему нечто явно рода среднего, это знак повышения статуса самого предмета.