Истории — стр. 5

Сейчас расскажу коротенькую историю о том, как ничем, с виду, не примечательная книжица заставила меня рыдать, как побитую сучку.
Все книги должны попадаться нам в нужное время. Я, кое-что зная об этой книге заранее, взяла её в руки, потому что поняла - сейчас именно то самое нужное время.
Вы когда-нибудь расставались с любимым человеком, без возможности в любой момент списаться в Интернете или поговорить по телефону? Вы когда-нибудь переживали за кого-то так, что невозможно спать? В конце-концов, вам когда-нибудь не хватало кого-то до такой степени, что было чувство, будто вам отрезали правую руку?
Если вам это всё не знакомо - вам повезло, и лучше обходите эту книгу стороной. А если же знакомо - берите и читайте, вы её прочувствуете, вы её поймете, пропустите через себя. Либо же всё-таки обходите, потому что может раздавить тяжеленным камнем, как меня.
Я читала эту книгу в транспорте, в кафе, в парке - где угодно. И где бы я её ни читала, приходилось кусать себя за щеку, чтоб не дать себе разреветься.
Вроде бы можно сказать: зачем это читаешь, дура, если и так тебе тяжело? Но такие книги не воспримутся в хорошем настроении, имхо. Их можно и нужно читать, чтобы выпускать на волю все болезненные эмоции, и я так и делала.
Но большая просьба: если у вас всё хорошо и вы не обязательно даже счастливы, но по крайней мере, абсолютно довольны жизнью - не надо её читать!

Когда-то давным-давно давно смотрела какое-то интервью с Ксенией Собчак. Речь зашла о литературе и она гордо сказала, что у неё две любимых книги, одна из которых "Даниэль Штайн переводчик" Людмилы Улицкой. Вот тогда я и взяла на заметку этого автора.

Сегодня я узнал одну тайну, и она повергла меня в шок.
Бывало так, что вы знаете друга, нежно любите его, но вдруг однажды, совершенно случайно узнаёте его тайну, некую трагедию, которая моментально меняет всё в вашем представлении, чувствах?
Чтобы вы сказали другу… весёлому, милому, с которым только что гуляли по парку и смеялись… чтобы вы ему сказали, если бы он, сидя на лавочке, смотря куда-то в снег, где дети «делали» ангела, вдруг повернулся к вам и тихо сказал, что он скоро умрёт?
Робко поцеловали бы его и.. столь же робко сказали бы ему, что знаете об этом?
Или просто молчали бы, не смея остановить долгий взгляд друг на друге, а проходящие мимо парень с девушкой, улыбнулись бы вам и подумали, что вы просто поссорились из-за чепухи и жизнь прекрасна?

Я давно уже люблю творчество художника Эндрю Уайта. Особенно его картину — Мир Кристины.
Она казалась мне загадочной, трагически-прекрасной, как сон на заре, как сама жизнь.
Я даже не хотел вникать в смысл картины. Она просто часто была со мной, я наполнял её своим смыслом, своим сердцем: в этой картине была и моя грусть, мои мечты и душа..
Эта картина была — моим другом.
И вот сегодня я случайно узнал… тайну этой картины.

Видите эту стройную.. нет, даже худенькую девушку, с мило развеянной прядью по ветру?
Эта прядь, словно её грустная мысль о чём-то, мысль-птица, что вот-вот вспорхнёт в голубое небо: просто женщина мечтает о чём-то.. так бывает.
Она возможно задремала в поле и проснулась от томительно-сладкого сердцебиения, словно бы бьющегося во все стороны света, а уже солнце заходит и сизые тени, словно лепестки ночи, протянулись вокруг, тот там тот тут.
В стороне стоит дом и девушка смотрит туда. Что там? Её милый друг? Ангелы? Бог?
Там какая то тайна. Есть такие сны, проснёшься, и в первые мгновения ещё толком не понимаешь, спишь, или нет: вещи словно бы покрыты мерцающей патинкой сна и тайны.
Кажется, коснёшься вот этой былинки, или лежащей на полу расчёски, и догадаешься о тайне жизни или узнаешь зачем светит вон та звезда и кто тебя любит в этом грустном мире..
Но приглядитесь подробнее к молодой девушке.
В её тёмных волосах мерцают седые волоски.
Её девичья худоба, излишне болезненна. Израненная худоба..
Милые ладони девушки… боже, да они обезображены, они искривлены, как сучья осенних деревьев.
Она словно их стыдится, они спрятались в чём-то себе подобном, в природе милой, в траве, укрывшей их словно мать.
А что с ногами? Они… они неестественно как-то лежат, так может вскрикнуть спящий человек, если его резко разбудить: вскрик тела, оборвавшийся на вдохе…

Так могла бы лежать Русалочка на берегу моря, смотря на своего любимого, идущего куда-то с другой женщиной, не в силах подойти к нему..
Всем же знакома этот русалочий синдром ватных ног в любви и трагедии?
Эндрю Уайет, впервые увидел Кристину, когда приехал в свой загородный дом после долгого отсутствия.
Кристина была в поле..  почти как на картине. Только она поразила его тем, что.. ползла на руках, по полю и жёсткой траве, увеча своё милое синее платье, цвета неба и руки.
У Кристины была редкая болезнь, связанная с параличом. Она в тот день ползла на кладбище, проведать маму.
В другие дни она ползла через поле, к своим милым друзьям: к дереву клёна, к зайчику на опушке: экзистенциальная Алиса, словно бы уже года, ползущая за таинственным кроликом сквозь удушливо-тёмную нору, и нет конца этой норе, лишь свет мелькает порой, да перепуганный мотылёк залетит и приласкается к плечу и щеке.
Но Кристина не теряет надежды. Её осанка души, гордый изгиб плеч и шеи, говорят о том, что ей не нужно жалости, душа в ней не сломлена и полна жизни, красоты..
И всё же… очнувшись в цветах, она порой по привычке хочет встать и пойти, вон к тому дому, где ангелы её ждут, где она в юности целовалась тайком от мамы, с прекрасным мальчиком.
Ей кажется, что время не парализовано и что оно живо, живо во все стороны света и вот она сейчас встанет и радостно, легко побежит к дому, к амбарчику тихому, и там, в сладостных сумерках, её ждёт, ждёт…
Но ноги предательски молчат, словно верный и грустный зверок, приласкавшийся к тебе зябким утром.
И лишь руки крепче, безнадёжней вцепились в траву, до боли и души…
Не так ли порой сердце наше в любви, просыпается в цветах, смотря в пустоту, синеву окна, и ползёт оно по этой синеве, через молчание любимого, молчание звёзд...

Когда в Париже собиралась на саммит нормандская четверка лидеров государств и на их дорогу к Елисейскому дворцу выбежала она, я только начал читал книгу П. Басинского «Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой».
Лиза Дьяконова была совершенно незаурядным человеком, по убежденьям феминистка, уникально образованная для своего времени девушка. У нее были твердые идеалы и вера в необходимость равноправия женщин. При этом она остро чувствовала главную проблему со-временного ей русского феминизма.
Он состоял в том, что феминисток использовали многие либеральные деятели того вре-мени. Они пользовались тем, что русская женщина, в отличии от западноевропейской, добра, жертвенна и сострадательна. Эти ее качества, будто бы, были следствием многовекового угнетенного положения, но это хорошие качества и все возможные социалисты употребляли феминизм в своих целях. И женщина-феминистка XIX века – начала XX века, особенно в России, оставалась объектом мужских интересов. В этом состоял парадокс: женщина-феминистка хотела быть субъектом, но каждый раз поневоле становилась в подчиненное по-ложение.
Лиза поняла это и, будучи феминисткой по духу, не вписалась в «женское движение».
Лизу нашли мертвой в австрийских горах. Нашли голой. Автор в предисловии говорит, что это был ее главный поступок в жизни.
Голой была и феминистка в Париже.
Подоспевший охранник, не раздумывая, уложил ее на землю. Был слышен шлепающий звук удара голого женского тела об асфальт. Он покрывал ее своим телом и прижимал к земле, пока не подоспела помощь. Она продолжала кричать.

Когда голых феминисток XXI века мужчины из службы охраны президентов бережно пеленают в огромные одеяла и потом несут в автобусы или укладывают на зимний париж-ский асфальт, уже не важно, о чем они кричат. Картинки затмевают смысл.
Я не знаю, чего хотят современные феминистки голые или полуголые, но я знаю в чем их парадокс. Допустим, я говорю «допустим», у них есть достойные идеалы и они хотят чего-то добиться своими поступками, донести что-то до людей. Но в том-то и парадокс, что это никому не интересно, потому что уже все сказано…
Не знаю я и о том, сможет ли Павел Басинский убедительно раскрыть свою мысль об обстоятельствах смерти Лизы, как о главном поступке в ее жизни. Я до сих пор не дочитал прекрасную книгу.
Самое интересное впереди.

"Его туманная проповедь «неделания», «непротивления злу» — проповедь пассивизма,— всё это нездоровое брожение старой русской крови, отравленной монгольским фанатизмом и, так сказать, химически враждебной Западу с его неустанной творческой работой. То, что называют «анархизмом Толстого», в существе и корне своем выражает нашу славянскую антигосударственность, черту истинно национальную, издревле данное нам в плоть стремление «разбрестись розно». Мы и по сей день отдаемся стремлению этому страстно, как вы знаете и все знают. Знают — но расползаются, и всегда по линиям наименьшего сопротивления, видят, что это пагубно, и ползут еще дальше друг от друга; эти печальные тараканьи путешествия и называются «История России» - государства, построенного едва ли не случайно, чисто механически, к удивлению большинства его честно мыслящих граждан, силами варягов, татар, остзейских немцев и околоточных надзирателей.

К удивлению, ибо мы всё «разбредались», и только, когда дошли до мест, хуже которых — не найдешь, дальше идти — некуда, ну — остановились оседло жить: такова, стало быть, доля наша, такова судьба, чтобы сидеть нам в снегах и на болотах, в соседстве с дикой Эрзей, Чудью, Мерей, Весью и Муромой.
Но явились люди, учуявшие, что свет нам не с Востока, а с Запада, и вот он, завершитель старой истории нашей, желает — сознательно и бессознательно — лечь высокой горою на пути нации к Европе, к жизни активной, строго требующей от человека величайшего напряжения всех духовных сил. Его отношение к опытному знанию тоже, конечно, глубоко национально, в нем превосходно отражается деревенский, старорусский скептицизм невежества. В нем — всё национально, и вся проповедь его — реакция прошлого, атавизм"
(Максим Горький о Льве Толстом)

как-то несколько раз в глубокой молодости так сложились обстоятельства, что мне показалось. в общем, в первый улёт меня объёмно (однако ж и плоско одновременно) и убедительно вынесло из реальности, и мой мир превратился в книжные страницы - компания людей, сидящих на краю дивана и страницы переворачивались (не я или мир отдельно, а весь окружающий меня мир вместе со мной ибо меня не было отдельно, а были только страницы) каждую тягуче медленную в том необычном состоянии секунду. это длилось как раз несколько бесконечных секунд. потом всё надулось и вернулось в норму, я снова стала отдельной, то есть собой. в общем, пелевин мне сейчас такое дежа вю наслал по тому состоянию, которое я тогда никак не проанализировала. а теперь думаю, что то были моменты мрачного и слепого озарения, которые мне суждено было понять далеко позже, а именно сейчас, в 23.13, на этой странице бытия.

если вам показалось, что тут про наркотики - вам показалось. мы, диктует мне пелевин, уже умеем ловить глюки самостоятельно. мы в этот большой глюк (он похож на пузырь, не находите?) забрались и даже ноги в вашу реальность не свесили, так вам. все персонажи данной истории вымышлены и не пытайтесь их отожествлять с кем-то конкретным потому что нет никого конкретного ахаха и быть не может,ведь каждую секунду в нас умирает и рождается новый я со старыми генами. и будет ли бороться новый я со старыми генами или подчинится им зависит не от многочисленных "я" в одной телесной клетке, не от атмосферы в клетке, не от тяжёлого детства творца,который пишет эту книгу, а вообще висит на вшивой ниточке в бесконечной пустоте. такие дела. задолбалась я пелевина читать, а нажать на паузу не могу.

Практически во всех книгах, имеющих отношение к Библии, упоминается сюжет про 2 рыбы и 5 хлебов, которыми Иисус накормил тысячи людей. Когда об этом говорилось в "Штайне", родители у меня уехали на дачу и попросили нас следить за квартирой. Как вечно страждущим и безденежным - оставили продуктов в холодильнике. В том числе две рыбы))) И как-то так получилось, что приготовила я их в среду, а едим до сих пор и ведь еще осталось! И каждый раз, когда мы к ним прикладываемся, вспоминаю с улыбкой это Библейский сюжет. Кто знает, может, еще на неделю хватит? Тем более, что денег в кармане ноль...

Когда дочитывала книгу, в голове настойчиво всплывали строки этого стихотворения, и захотелось поделиться.

И не говори мне – это пройдёт. Потому что это прошло насквозь,
Как детскую кожу случайный гвоздь,
Больно и навсегда,
Потому что ты не одинок, покуда
В твоей ране осталась ещё вода.

Я пишу тебе маленькое письмо.
В нём не будет сказано ничего.
Оно будет как треснувшее трюмо,
Створки сложившее на груди,
Как самое белое колдовство. –
Не прочесть-не ответить, но ты прочти.

Если соскучиться по живым,
Можно приехать, встать под окном.
Можно вдыхать их дым,
Можно даже украдкой войти в их дом.
Я могу представлять, что бы ты сказал,
Что бы сделал на месте других людей,
Но твои новости это такой провал.

Смерти нет. Есть отсутствие новостей.

(с)

Воскресный день. После службы стоим с друзьями, все мрачнее самых черных туч, никому даже разговаривать не хочется. Только иногда робко поднимаем друг на друга глаза, чтобы убедиться, что другой держится..А причина тому- ангел по имени Генрих, мальчик 9 лет, который заболел раком горла. Так получилось, что мама нашего ангела после болезни сына перестала верить в Бога. Но мало того, что страдающая мама перестала верить, в отчаянии она разговаривала про это при ребенке, что Бога нет, веры тоже..И ангел этот должен был в скором времени поправиться, но у него случился рецидив. Тут уж смотрите сами, верите ли вы в такие "случайности" или нет, но случился рецидив именно после этих разговоров. И болезнь стала прогрессировать.

В голове :"Ребенка.. Лишили..Веры.. Ангела.. Лишили.. Веры".

Чуть позже врачи просто заявили маме, что лечить ангела Генриха не имеет смысла и его на днях выписывают.. Мол, пусть проведет последние дни дома..

В голове: "Ребенка.. Лишили.. Веры.. Ангела.. Лишили.. Веры".

Настолько нам тяжело было стоять в общем кругу, настолько огромная была концентрация боли, что спустя пару минут мы все просто разошлись по разным углам. Лично я ушла очень далеко и сидела в молчании. Такие состояния тяжело описывать. Бывает иногда, иссохнут слезы и рыдать нечем, а тут вся душа иссохла.. Просто окутывающее и пронзительное молчание в кромешной темноте.
Вышел один из наших священников, посадил нас в машину, и мы поехали на первое и, как оказалось позже, последнее Причастие нашего ангела по имени Генрих..

Сердце вторит:"Ребенку.. Нужна.. Вера.. Ангелу.. Нужна.. Вера".

По дороге мы обсуждали, как себя вести, потому что мама в принципе была против, но согласилась только ради нас, так как немного прониклась доверием к одному из нас. Так же думали, как вести Тер Тадеосу (нашему священнику) с ребенком- он был в чёрной рясе, и надо было сразу наладить контакт с ребенком. Ангела пару раз причащали до этого дня, но после организм не принимал, и его тошнило, поэтому я назвала это Причастие первым.

Мы зашли. Встречают нас глаза. До боли знакомые каждому человеку на свете. Глаза любящей мамы, мамы, которая не готова и не хочет видеть страдания своего ребенка..Тем более его уход...

Внутри: "Маме.. Нужна.. Вера.. Ребенку.. Нужна.. Вера.. Человеку.. Нужна.. Вера.. Человеку.. Нужен.. Бог".

Сначала зашли священник Тер Тадеос и наш друг. Я, моя подруга и друг остались сидеть в коридоре.. Мы сидели в уже другом молчании, нервозном, потому что переживали за всё происходящее, за то, чтобы ребенок был причащен. И тут встаёт наш друг и практически заикаясь, запинаясь, говорит :"Девочки, я не знаю, как вы это воспримите, но, пожалуйста, давайте помолимся вместе вслух, чтобы там всё пошло хорошо..". Мы встали и начали молиться вслух. Это была такая молитва.. Столько искренности и сострадания было в нас в тот момент.. Даже сейчас, когда я вспоминаю этот момент, мне кажется, будто мы держались за руки, настолько нас "Отче Наш" соединил в единое целое, в одну душу, желающую счастья нашему ангелу и его семье... Через минуту вышел наш друг и сказал, что Ангел только что причастился, и всё хорошо.
Дальше я и моя подруга решили зайти к нашему ангелу по имени Генрих. Заходим, там стоит наш священник, играется с ним, совсем как давний друг.. Потом он начал читать молитву, мы тоже начали молиться вслух. Слезы невольно хлынули из глаз.. И тут мы увидели, что мама нашего Генриха плачет вместе с нами.. Потом она нас очень-очень крепко обняла. Так крепко...Никогда не забуду. И благодарила, благодарила, благодарила...
А видели бы вы нашего доблестного ангела.. Мужчина! От малейшей перемены настроения мамы, он менялся в лице, быстро кооперировал все свои силы и начинал отвлекать маму весёлыми шутками..

Через пару месяцев я получила сообщение о том, что нашего ангела по имени Генрих не стало... Боженька его забрал к себе.

Понимаете, этот ребенок был доказательством встречи с Богом, о том, о чем и пишется в этой книге.. Этот ребенок и вся его семья не нуждались материально для того, чтобы вылечиться. А нужны им были люди, полные веры, нужны им были их сердца, наполненные верой... Такая помощь в сто раз нужнее и ценнее 50 рублей или чего-то еще.. Но такой помощи у них не было..
Мы настолько забылись в своей каждодневной жизни, что Богу приходится посылать таких ангелов, как Генрих, чтобы мы хоть чуток начали думать.. Хоть некоторые из нас.. Поэтому существует на свете зло, поэтому существует смерть- потому, что мы постоянно колеблемся в нерешительности, мы постоянно между небом и землёй, злом и добром, нам постоянно нужны толчки, чтобы мы хотя бы обернулись к Свету.

Сердце вторит:" Человеку.. Нужна.. Вера.. Человеку.. Нужен.. Свет.. Человеку.. Нужен.. Бог".

После прочтения этой книги, заинтересовалась ГУЛАГ. Общую информацию несколько дней читала по различным источникам, а вот художественное произведение читать боязно. ( Про ГУЛАГ ничего раньше не читала.

Книга: для современного человека важнее не "понимать", а "овладевать", "потреблять". В конце концов, смешение языков, по преданию, произошло в те времена, когда люди собрались построить башню до небес -т.е. явно не понимали, что задачу поставили перед собой ложную, недостижимую и бессмысленную...

Войны, природные катаклизмы, ураганы, наводнения, землетрясения... (((происходят от того, что человек не понимает Бога.
В книге так и сказано, что главное непонимание - человек не понимает Бога, что Он ему пытается внушить через всем известные тексты, через чудеса, откровения, через природные бедствия, которые время от времени обрушиваются на человечество.

Книга далась мне мягко сказать "нелегко", когда-то я начинала дважды ее читать, и оба раза бросала, пугавшись объема. Решив, что пришло то самое время, приступила к прочтению, и снова мой путь был не без "шероховатостей". Осилив добрую треть повествования, начала себя ловить на мысли, что теряю смысл из-за огромного количества персонажей, двух временных плоскостей, переставая постепенно вообще вникать во всё происходящее. И вот тут, занеся руку над кнопкой "не дочитала", решила рискнуть прочесть рецензии (к слову, для меня табу - читать рецензии до прочтения).
Начитавшись восторженных отзывов о многогранности и исключительности произведения, во мне открылось второе дыхание и..я вновь вернулась к самой первой странице, к Курильщику с его красными кроссовками. Мне захотелось настолько не пропускать ни малейшей детали, что пришлось воспользоваться заметками, где я стала фиксировать основные отправные точки произведения, краткое описание персонажей и вопросы, на одни из которых я нашла ответы далее, а другие - так и остались для меня загадками.
Знаю, что "записки сумасшедшего" вряд ли будут для кого-то в чем-то полезными, но теперь мне так жалко их стирать, что "я просто оставлю это здесь")))

Почему тут нет возможности выбрать "Перечитала"? Потому что да, я перечитала Дом, но вот в чём дело - я его начала перечитывать сразу же после прочтения. Хотя вру... я сидела на форумах и пыталась вместе с ребятами осознать и впитать эту чудесную историю. И я поняла, что не хочу довольствоваться воспоминаниями или выделенными цитатами, я хочу опять в Дом. Ну подумав минут 5 взяла книгу в руки и пошла на второй круг. И не пожалела ни разу! Вот закончила читать и пытаюсь отойти психологически и бью себя по рукам, что бы не открыть книгу на первой странице. При втором прочтении многие вещи стали более понятными! А читать было интереснее еще, чем первый раз, ибо ты уже знаешь кто есть кто и знаешь, что Изнанка существует (что это не бред обкурившихся подростков) и ловишь каждое слово, каждую надпись и каждый намёк. И это волшебно!!! Я рада, что познакомилась с этой книгой:) Хотя при первом прочтении на втором томе я споткнулась и мне казалось, что это муть какая-то. Утром проснулась и первая мысль: "А что ребята там делают то?" Перечитала второй том заново и тогда меня накрыло:) Т.е. изначально Дом меня вышвырнул, а потом как принял... ох как принял, что второй раз пришлось читать, что бы только не расставаться с ним) И буду читать ещё! Огромный минус книги - это то, что я смотрю на список шикарных и не очень книг в моем списке к прочтению, и не хочу ничего читать... Вот что делать то?

Вчера, читая "Даниэль Штайн переводчик", узнала, что большинство арабов- христиане... православные христиане.
Вопросов к миру всё больше... ((

Читая А. Геласимова «Розу ветров» часто брал в руки этот камень.
На моем столе камень с берега Авачинской бухты. Бирюзовый, как сама вода в бухте, устремленный вверх кусок скалы, который я провез через всю страну.

Он теперь напоминает о самом необыкновенном крае русской земли, в который я по-настоящему и навсегда влюбился – о Камчатке. Он вызывает в памяти холодные январские дни 2018 г., когда я, потрясенный, бродил по каменистому берегу незамерзающей бухты и думал о величии России, наших предков и красоте этой земли.

Просто других мыслей в таком месте быть не может. Просто посчастливилось побывать и испытать такие чувства. Здесь настолько ярко становится понятно, что все только начинается, что нам еще столько предстоит сделать, что замирает сердце от волнения.
Здесь я понял, что нашим потомкам еще придется обживать по-настоящему эти места. И пусть на меня не обижаются жители Камчатки. Но обжитыми эти земли пока назвать нельзя. Пока рано. Нам всем еще надо постараться, чтобы на этой прекрасной земле жило больше наших людей, чтобы выросли современные города, были построены новые заводы, фабрики, аэропорты.
Чтобы земля лучилась счастьем и богатством.

В каждой избушке свои погремушки, моя персональная ересь - хорошие книги пишутся не "по моему велению, по авторскому хотению", но История, которой приходит время воплотиться, находит достойного носителя и рождается, используя его ум, сердце и талант. С этого все начинается, с "расскажи мне сказку". Дальше рассказанное может продолжиться: книгой, фильмом, картиной или скульптурой. А может не продолжаться, но сильная история всегда в основе, даже если картина представляет собой сочетание цветных пятен.

Роман про Зулейху как специально просится для иллюстрации. Гузель Яхина (до сих пор, по крайней мере) написала лишь одну книгу, которая множественным залпом поразила все мыслимые цели литературного мира: лауреатство "Ясной Поляны", "Большой книги" и "Книги года", переводы на кучу языков, переговоры об экранизации. Как такое могло случиться? А именно так. Историям о жизни татарской женщины и о раскулачивании, и о возможности счастья в аду нужно было воплотиться, а выбрали они ее.

Гузель Шамилевна говорит во многих интервью о том, что начальный импульс рассказать историю раскулаченных пришел в детстве, когда она слушала рассказы бабушки о жизни на поселении - та прошла этим путем, будучи семилетней девочкой. И не потерялась в дальнейшей жизни, несмотря на такой незавидный старт: жила в Казани, преподавала, дом был полной чашей с хозяйственным укладом, умеющим обеспечить семье некоторую продовольственную независимость в жившей по карточкам столице Советской Татарии; но и со множеством книг. Внучка внимательно слушала рассказы, история уже тогда билась пеплом Клааса в ее грудь.

Однако татарским женщинам, кроме страстного покорного собственничества в любви (неоднократно воспетого русскими писателями), свойственна еще и глубинная рациональность - просто особенность менталитета. Прежде накорми и вырасти свою птицу (журавль или синица - время покажет), дай встать на крыло, а уж после и полетаешь с ней вместе, если будет на то воля Аллаха. И она носила в себе эту историю, закончив ИнЯз, работая в сфере маркетинга в немецкой фирме - девяносто девять из ста скажут: Чего еще хотеть? Девяносто девяти не бьется в грудь, а ей билось и она поступает в Московскую школу кино. В основе та же рациональность: хочешь, чтобы получилось хорошо - учись.

Написала сценарий, окончив. Который, разумеется, никто не принял. Тогда из сценария вырос роман. Который тоже, разумеется, нигде не принимали. Но удалось напечатать несколько глав в толстом журнале, Ура! А потом случилась встреча с Улицкой, которая порекомендовала издательству Елены Шубиной, много-много редакторской работы и книга вышла в свет. Видите. как получилось. Она честно служила своей истории и все удалось. Нет тут принижения роли творца, есть осененность и высшее соизволение; и сочетание таланта, интеллекта, огромной работоспособности - готовности служить Миссии. И что же, тонны макулатуры, которые в книжных магазинах, все по этому принципу? Нет-нет, как раз эти тонны прямиком из авторских голов.

Книгу посоветовала перед отпуском дальняя родственница . Почему то пришла и сказала - прочти ! Перед этим я ей посоветовала посмотреть сериал Аббатство Даунтон . Фильм меня потряс , семейная сага , как снято , сюжет...
Сразу же я купила и утонула в ,, Женщинах...,,. Теперь так же меня распирает и советую всем Ее прочесть .
Хороших впечатлений!

Меня очень трогает этот день, настолько, что я даже не нахожу слов. Прочитала накануне праздника две книги о войне - Алексиевич У войны не женское лицо и Гранин Мой лейтенант. Просто хочу оставить здесь несколько цитат:

«Мы были такие девчонки, как и вы, не думайте, что мы были другие. Дисциплина, уставы, знаки различия — вся эта военная премудрость не давалась нам сразу. Стоим, охраняем самолеты. А в уставе говорится, что если кто идет, надо останавливать: «Стой, кто идет?» Подружка моя увидела командира полка и кричит: «Стойте, кто идет? Вы меня извините, но я буду стрелять!» Представляете? Она кричит: «Вы меня извините, но я буду стрелять!»

"Стоишь на посту и ловишь каждый звук. Как рысь. Каждый шорох сторожишь… На войне, как говорится, ты наполовину человек, а наполовину зверь. Это так… Другим способом не выжить. Если будешь только человек – не уцелеешь. Башку снесет! На войне надо что-то о себе вспомнить. Что-то такое… Вспомнить что-то из того, когда человек еще был не совсем человек… Я не сильно ученая, простой бухгалтер, но это я знаю.
До Варшавы дошла… И все пешочком, пехота, как говорится, пролетариат войны. На брюхе ползли… Не спрашивайте больше меня… Не люблю я книг о войне. О героях… Шли мы больные, кашляющие, не выспавшиеся, грязные, плохо одетые. Часто голодные… Но победили!»

"Вы в Бога верите?
— Что-то вроде того.
Подумав, я спросил, помогает ли вера.
— Так я помощи не прошу. Из праха мы вышли и в прах вернемся. То ли с пулей в груди, то ли с бякой какой.
— О чем же вы молитесь?
Медведев поскреб затылок.
— Я не прошу, я благодарю Господа, — он чуть улыбнулся, — за то, что он вдохнул жизнь в меня, дал полюбоваться на свое творение. Конечно, за любовь. Я не выпрашиваю «Дай еще побыть здесь», а «Спасибо тебе за то, что ты соблаговолил пригласить меня на этот праздник».
— Неужели вы думаете, он есть?
— Для меня — да.
— Он для всех или только для вас ?
— Не знаю.
— Разве наша жизнь праздник?
— Конечно. Жаль, что ты этого не чувствуешь.
Его убило миной, когда он возился с антенной. Убило наповал. Это считалось удачей."

"Кирзовые сапоги промерзали насквозь. Пальцы на правой ноге болели, обмороженные. Я шагал, ступая на пятку. У хода, ведущего к землянке, мы встречались с Трущенко, медленно поворачивались и шли обратно, каждый по своему участку. На таком морозе нельзя было останавливаться. У Трущенко тоже были обморожены ноги и руки. Нам полагались валенки. У нас во взводе была одна пара валенок. Мы отдали ее Максимову. Он добывал мороженую картошку. Откуда он ее выкапывал, неизвестно. Он уходил с вечера и возвращался с несколькими картофелинами.
Никогда я не слыхал, чтобы снег так громко скрипел. Он вопил под ногами.
Прошлой зимой мы уезжали в Кавголово кататься на лыжах. Мокрый снег шипел под ногами, не было никакого скольжения, и мы мечтали о морозе.
Неужели все это было? И я спал в постели на простынях, и мать утром будила меня."

"Нас было еще много. Сил хватало на все — на страхи, на голод, на то, чтобы таскать снаряды, пушки, раненых и снова рыть, мерзнуть в танке, спать на снегу, ликовать, когда возьмем какой-то пункт, от которого осталось пепелище. Мы не только выиграли эту войну, мы вытерпели ее. В результате нас осталось немного. Много инвалидов, много вдов и беспризорных детей. Надо было восстанавливать разрушенные города, лечиться в госпиталях, стоять в очередях, снова картошка, снова каша, но не от старшины, а по карточкам, драные носки и та же водка, только похуже.
Здравствуйте, друзья-подруги,
Здравствуйте, родители.
Пришли вдвоем на трех ногах
Фашистов победители.
Когда я наконец оглянулся, то никого не нашел. Все ушли кто куда, мне казалось, что я их позабыл. Нет, они ждали меня, и стали появляться. Я стал вспоминать о каждом хоть немного, вытаскивал их из тьмы — Сашу Морозова, Левашова, Мерзона, Трубникова, Медведева, они не знали, что в Ленинград мы немцев не пустили, войну выиграли. Они погибли, так и не узнав, чем это кончилось. Это несправедливость, с которой ничего не поделаешь. Забвение уносит их от нас, и не знаешь, как придержать эту реку времени.
Река времен в своем стремленье
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
Так, умирая, написал Державин. Стих этот следовало бы поместить над входом в Кремль.
Великая Отечественная стала преданием, «река времен» унесла и ее в Историю, где пребывает Первая мировая, Гражданская война и прочие войны русской истории."

"Меня позвали к связистам. Из штаба звонил Левашов. Счастливым голосом он сказал мне, что должен придти сказать мне что-то такое... что и меня касается. Чтобы я никуда не уходил, ждал его.
Было майское утро. Тепло, солнечно. Солнце уже теплое. Земля оттаяла. Кончилась эта проклятая зима. Снежные завалы, обморожения, и все время — дрова, дрова...
Я стоял на солнышке, жмурясь от удовольствия. Это местечко было у железнодорожной насыпи, на ней уже пробивалась новенькая травка, нежно-зеленая, если потереть ее пальцами, слабенькая, но пахучая. Я расстегнул ворот гимнастерки. Впору было раздеться, загорать. Весна на фронте появляется в промежутке между обстрелами, со всех сторон возвращаются запахи, пение птиц, солнечные тени. Нижняя природа, всякие муравьи, жуки, наверное, не пугаются, вообще не замечают ни взрывов, ни грохота. От войны больше всего достается лесу. Деревья стоят голые, ободранные, сломанные.
Все завалено ветками, сучьями. Это побоище еще долго будет страшить своим видом.
В траншее показался Левашов. Он издали помахал мне. Он не шел, а парил. Густая его шевелюра всегда стояла дыбом, а ныне, или мне показалось, он весь вздыбился. Он возник передо мной необычно рослым — плечистый гвардеец, любимец Фортуны. Изображал радостный сюрприз. Несколько секунд он позировал: томил меня.
— Старик, слушай сюда... — и вдруг глаза его удивленно расширились, из открытого рта стал расти кровавый пузырь. Ни он, ни я не понимали, что происходит. Он схватился за меня, пытаясь удержаться. Стал медленно оседать. Глаза удивленно смотрели на меня. Пузырь лопнул, вздулся новый, другой, такой же кровавый.
В последний момент я подхватил его тело, в горле у него забулькало. Я уже начинал понимать. И он тоже. Это была одна огромная секунда. Она все тянулась, растягивалась. Он лежал у меня на руках, становился все легче. Потому что уходил. Наверно, я закричал: — «Женя, Женя!». Как-то надо было остановить его. Я знал этот переход, навидался, последний шаг, когда человек переступает порог. Небытие ли открывается ему, тьма? Или свет?
Тело его чуть вздрогнуло, вытянулось, взгляд застыл на мне.
Не смерть пришла, а удалилась жизнь, унесла Женю Левашова, весь его мир, единственный, небывалый, все его рассказы-небывалки. Остался этот предмет, что остывал у меня на руках.
Мы стояли с ним под защитой насыпи, в совершенно, казалось бы, безопасном месте. Пуля на излете шальная, бесприцельная, с чего вдруг кто-то поутру выстрелил...
Как стемнело, мы отнесли его на наше кладбище. Пришло несколько человек проводить. Церемоний, похорон у нас не бывало, но эта смерть была такой страшной, да и любили его.
Вернулись, пропустили по рюмке в память о нем, и тут я вспомнил, что так он и не успел рассказать мне что-то такое, из-за чего примчался, а что — я теперь уже не узнаю. Никогда. Вот что такое смерть."

Помню маленькую жизнь с этой книгой.
Начал читать у друга дома на телефоне в то время, как друг пытался дозвониться до тех, кто разделил бы с ним его нескончаемый вечер. Книга захватила сразу, ощутилась глотком свежего воздуха в накуренной бетонной коробке.
У любимой моей была сессия, у меня по этой причине было много свободного времени, я приходил в бильярдную, устраивался на втором этаже с чашкой чая и вжимался в экран многострадального Самсунга.
Потом зашел в "Читай-город", купил бумажную версию, ходил, хвастался. Было это в середине декабря.
Как нередко бывает у ленивых читателей, ближе к третьей трети книги я подзавис, отвлекся на окружающий мир и вывалился из уютного теплого повествования в холодный заснеженный Брянск, читать стал по паре страниц в день, находил какие-то другие занятия, может на бильярде катал, может в предвкушении праздников пиво пил по кабакам.
Под новый год меня, усмехнувшись надвигающемуся корпоративу, деньги за который я уже сдал, скосила ощутимая такая простуда. Появилась великолепная возможность поупражняться в смирении и дочитать прекрасную книгу, я скоренько укутался в текст, настроил мысли на нужный лад и в итоге ни разу не пожалел о прошедшей мимо вечеринке, даже учитывая тот факт, что вложенные финансы мне так и не вернули.
К самому тридцать первому простуда разжала свою хватку, я выпрыгнул в морозную ночь с ее феерверками, коньяками и друзьями, бенгальскими огнями и майонезными салатами, ел и пил, поздравлял и принимал поздравления, почти физически ощущая внутри себя теплое эхо прочитанного.
Книгу я подарил верующей моей бабушке из Новороссийска.
А в этот день рождения любимая, проследовав по тропе тонких моих намеков, торжественно вручила мне "Несвятых святых" подарочное издание, за что ей большое человеческое спасибо, потому как это значит, что маленькая жизнь с удивительной книгой ни в коем случае не закончена, а лишь замерла в ожидании очередного чуда.
Книга великолепна, каждому русскому человеку необходимо прочесть ее хотя бы раз.

- Разве это не открытие? Для тех, кто был там/Для тех, кто живет там/Для тех, кто никогда там не был - это открытие для каждого. Открытие новой земли, новой стороны Света, нового Солнца скрывается за маленькой неприметной книжкой с таким солнечным названием.

Весна, 2013. "Новый книжный", раздел «Современная проза». Что бы такого почитать необычного? Хожу туда-сюда, разглядываю обложки. Собираюсь уходить, но вдруг вижу название – «На солнечной стороне улицы», автор – Рубина. А ведь я читала её незабываемый рассказ про снег и апельсины! Открываю книгу, разглядываю, верчу её, закрываю и смотрю на обложку с обеих сторон. Думаю о том, что мне очень понравился тот рассказ, решаю прочесть одну-две страницы. Открываю… и погружаюсь в воспоминания.

Каждое слово, каждое предложение и каждый абзац – чем больше букв, тем больше воспоминаний. Первым в глаза бросился эпиграф...

"…для любого сколько-нибудь тревожного человека родной город… - нечто очень неродное, место воспоминаний, печали, мелочности, стыда, соблазна, напрасной растраты сил." Франц Кафка.

- Как же так? Я увидела в описании название родного города, и подумала: мой город ассоциируется с детством, счастьем, друзьями, глупой валентинкой, полученной во втором классе, косичками и милыми сарафанами, летним солнцем и весенним теплым ветерком, желтой осенью и грязной зимой, с Чирчиком и горами, с мороженым и клубникой, шашлычной рядом с домом и старым филином, который там жил, с бешеной скоростью маршруток (мама говорила, они носятся, как угорелые, а мне было так весело в них кататься!). Я рано уехала, и не познала ничего перечисленного Кафкой, и остались у меня лишь воспоминания и ностальгия.

Не помню названия улиц. Впрочем, их все равно переименовали. И не люблю, никогда не любила глинобитных этих заборов, саманных переулков Старого города, ханского великолепия новых мраморных дворцов, имперского размаха проспектов. Моя юность проплутала этими переулками, просвистела этими проспектами и – сгинула.
Иногда во сне, оказавшись на смутно знакомом перекрестке и тоскливо догадываясь о местонахождении, я тщетно пытаюсь припомнить дорогу к рынку, где ждет меня спасение от позора.

После этих слов я стала листать книгу, пытаясь найти описания города, тщетно восстанавливая воспоминания из детства. У меня трещала голова и я сильно хотела вернуться в старую квартиру на Карасу-6. И в старости я буду помнить домашний адрес, номер школы, имя классной руководительницы и имена одноклассников.

Книгу я так и не купила (ни одну) и с чувствами, переполняющими меня, ушла домой.
Прошло девять лет с момента переезда. Или уже десять… А любовь к городу ушла, ностальгии нет, я скучаю только по детству. Ташкент (мне больно называть его… это стыд? За переезд ли, за детство, или за то, что не вернусь никогда?) остался в воспоминаниях, и если я когда-либо поеду туда – сказочный город рухнет и останется только разочарование. Это чувство как расставание с родным человеком. Много лет не виделись и не общались, и если он приедет, или ты к нему (мимолетное счастье!), при встрече поймешь, что вы совершенно разные люди, и надо заново узнавать друг друга. Я изменилась, изменились и улицы.

Эта книга первая подарила столько эмоций от воспоминаний, и моя первая (надеюсь не единственная) история на ЛЛ будет напоминать мне об этом.

Я как-то настороженно отнеслась к этой книге и не сразу взялась за нее, когда мне ее посоветовали. Каким-то образом почувствовала, какой она будет. Уже от одного названия по телу пробегают мурашки, и ты знаешь, что если начнешь ее читать, то она будет менять тебя. И ты станешь видеть отголоски этой книги всюду в своем собственном мире.

Мне порекомендовал ее один друг незадолго до того, как мы перестали общаться. Мне очень хочется написать ему и сказать спасибо за эту книгу. Он сам кажется мне теперь сошедшим с ее страниц. Удивительно, да? Конечно, она ему понравилась - он идеально вписывается в тот мир. Я имею в виду по характеру, не по физическим признакам.
Мне даже хочется написать ему теперь, что я скучаю по нашему общению, но мне кажется, это так глупо, вдруг написать "привет, как дела?" столько месяцев спустя. Хотя, если подумать, у меня с очень многими друзьями такие отношения: когда вы просто забываете друг о друге на долгое время, а потом вдруг возобновляете общение, словно и не расставались. Чисто английская дружба.

Но сегодня все эти эмоции из-за одной-единственной Книги.

Однажды мы с подругой рылись на просторах книжных сайтов в поисках разностей и интересностей. Отправляли друг другу интересные рецензии и статьи о книгах, среди которых была и эта книга, но мне это вообще не запомнилось. Позднее, спустя пару месцев подруга начинает рассказывать мне про какую-то безумную книгу и утверждать что это я чуть-ли не заставила её начать её читать, а спустя неделю приходит ко мне с Домом в руках, распечатанным на принтере, швыряет передо мной эту тяжеленную кипу и говорит "ну и нуууу..... вот после того как ты меня заставила ЭТО прочитать, ты обязана тоже это сделать". И я перепуганная её странными эмоциями взялась за эту тонну страшных листов, и ни секунды не пожалела. Дом не отпускает далеко тех, кто в нем уже побывал, не покидает ощущение, что он не просто стоит на полке, а ждет.. и чем больше стираются из памяти детали - тем больше хочется перечитать.

В покетбук-издании "Empire V" 2013 года из романа вырезан эпизод с Вавиленом Татарским, главным героем «Generation П». Там про "Газом нас багаче" и "Никола. Один раз не пидарас". Это что-ж получается? Зацензурили нашего гиганта мысли?

Собственно, история.
Раннего Пелевина от «Синего фонаря» до «Generation П» я прочитал в школе в 10-11 классах (1999-2001 г.) Дал почитать одноклассник. Фамилия одноклассника была Вечер. Как и в случае с Сорокиным, это тоже явилось неким базисом, одним из символов юности, и теперь я даже с некоторой гордостью и с благодарностью мьсе Вечеру думаю, что нанизал эти тексты на своё совсем ещё девственное литературное сознание, а не будучи конъюнктурным офисным высиднем.

17 февраля 2001 года во Дворце культуры им. Горького давали гремевший спектакль по «Чапаеву и Пустоте» с Сидихиным, Куценко и Никоненко. Запомнились шутки про балтийский чай (водка с кокаином) и то, как Котовский наставлял на Петьку мазуер, а потом изящно занюхивал через отстёгнутое дуло. После этого я даже тщательно подошёл к выбору обложки покупаемого издания романа и выбрал вот эту, с пыльной бурей пустоты. Уже давно книжка эта канула где-то на конспиративных квартирах буйной юности. А 23 февраля 2001 года я впервые посетил концерт группы Ленинград. Ах, школьные годы чудесные. На память об обоих событиях у меня остались билет и календарик (см. ниже)

А дальше я Пелевина забросил на долгие десять лет, как и многие с недоумением следя за его новыми хентай-обложками и почитывая статьишки веб-критиков о том что «по фотографии видно, что ПВО исписался». Забросил до появления в 2011 году великой русской экранизации «Generation П» Гинзбургом, что сподвигло меня перечитать роман в моднявой чегеваровской обложке. Я обожаю русский кинематограф, потому что его неизменно интересно смотреть, это пока ещё бесформенная масса, и слепить и неё могут пока что что душе угодно. И такие картины как Юрьев день, 977, Дикое поле, Бумажный солдат, Эйфория, Исчезнувшая империя несомненно достойны внимания самой взыскательной публики.

Потом как-то невнятно проглотил «Бэтман-Аполло», и тут вдруг на этой неделе, жарким июньским днём, совершенно бессистемно заглянул в Дом книги, где проходил «день без НДС» - скидка на всё 18%. От такого откровенного дискурсА во мне взыграли все соки гламурА, и я скупил в дешёвых мягких обложках всего нечитанного Пелевина от «ДПП (НН)» до «Снаффа». Теперь мне предстоит всё это разгрести.

Читать ПВО легко, на мой взгляд обложки этих новых покетбуков выполнены идеально соответственно содержанию – яркий но немного бледный фон и один цепляющий символ, буддистски отражённый в двух ипостасях. Романы его – летнее пляжное отпускное чтиво, ненавязчивое, яркое и сладкое. Сурьёзной литературой это трудно назвать, но любому мозгу нужен отдых. И Пелевин даёт его ему вкупе с милыми обаятельными лекциями о том, о сём.

А режиссёр Гинзбург сейчас снимает фильм по «Empire V».