Рецензии на книги издательства «Арт Хаус медиа»

Трудно быть говорящей птицей

Признаться, я с немалой долей ревности читаю поэтов следующих поколений. Это народ, живущий – по моим понятиям – совсем иной жизнью, по сравнению с незапамятной нашей – куда более беззаботно, в обстановке совсем иных идеалов и амбиций. Тем удивительнее, что в условиях дикого капитализма русский народ продолжает производить достаточное (хотя и небольшое) количество поэтов, во главу угла ставящих ценности не временные, а вечные. Впрочем, это не мешает нынешнему поколению – на уровне реалий, словаря, мироощущения – заметно отличаться от своих предшественников. Скажем, слово «свинг» в стихах Андрея Коровина звучит естественно и ненапряженно, как простая составная часть жизни, подобная имейлам и смс-кам. Да и нет в этих стихах той вселенской обиды, которая, как ни крути, служила одним из кастальских ключей для тех, кто рос в «годы давние, глухие» - да, теперь уже действительно давние.

Не знаю, в разнице ли поколений дело, но Коровин – поэт прежде всего жизнеутверждающий, редко унывающий, всегда готовый к вспышке восторга, пускай порою и окрашенного иронией, по самым разным поводам. Душа его находится в постоянном поиске. Особенно удается ему любовная лирика. Мы как-то привыкли, по словам Кушнера, что «у счастливой любви не бывает стихов». Коровин с успехом опровергает этот печальный тезис.

полетим переулками сонными
где никто нас с тобой не найдёт
в этом мире живут лишь влюблённые
да качающий их небосвод

Собственно, почти все его строки написаны, не побоюсь сказать, человеком счастливым, хотя и достаточно просвещенным для того, чтобы видеть в мире не только свет, но и неизбежные тени.

потерянные Богом и собой
мы верим только в сгусток голубой
души своей, томящейся по небу
а кем мы были и по ком текла
печали нашей мутная река –
не вспоминать бы ни тебе, ни мне бы

Даже в этих, на первый взгляд вполне элегических строках, царствует искупительная вера. Она же – в простых занятиях жизни, вроде собирания грибов и рыбной ловли.

земную жизнь до середины
пройдя беспечным грибником
выходишь шалым и невинным
лишь с Богом кажется знаком

и к соснам выросшим из неба
как к свету тянешься рукой
и думаешь что смертинетблин
что смертинетблин никакой

Смерть в стихах Коровина опровергается прежде всего самой жизнью, переполненной молодостью, энергией, любовью, здоровой иронией. И в то же время, закрывая книгу, понимаешь, что ей свойственна ненавязчивая, может быть, даже и нарочно – по человеческой скромности - скрываемая глубина, нелегкий душевный труд, необходимый для того, чтобы стать «говорящей птицей».

пусть будет всё что виделось в очах
твоей зимы расплавленной в ночах
пусть будет сад холодное вино
и женщина забытая давно

и детский смех и знойный завиток
и поцелуй бегущий словно ток
по скальпелю судьбы по волоску
по мокрому бессмертному песку

Я с удовольствием приветствую этого незаурядного поэта и буду с нетерпением ждать его новых книг.

Бахыт Кенжеев

Я сомневалась в том, что смогу беспристрастно читать этот роман, потому что с автором мы какое-то время пусть виртуально, но знакомы, и автор мне глубоко симпатична. Потому волновалась, а ну как не понравится, или, наоборот, симпатия к автору перейдет в восхищение книгой. Но уже со второй страницы я совершенно забыла о своих сомнениях. Потому что книга существовала совершенно отдельно и вела меня вслед за героиней романа к непростым размышлениям о жизни. Героиня романа, Соня Берг, постоянно удивляла меня парадоксальностью натуры. Да и сам роман полон парадоксов. История довольно безрадостного детства героини, где, кажется, весь мир поставил себе цель создать у девочки как можно больше комплексов, детства, в котором героиня постоянно напоминает себе: “Я так поступать и говорить не буду” должна была бы вылиться в рассказ о надломленной психологически и неуверенной в себе женщине. А мы видим сильную и очень цельную натуру, не зависящую от мнения окружающих, умеющую направленно строить и создавать счастье близких. Рассказ о семье Гуртовых, где мать и отец, и сыновья столь дружны, обнадеживает – вот где Соня найдет свою тихую гавань. Ан нет – с родителями Саши Гуртова она не сошлась, с самим Сашей умудрилась разойтись и сойтись вновь, пройти все этапы от полной гармонии, до непонимания и обратно. И при этом жить в глубокой и нежной любви. Соня приходит к Богу и поражает истинной и глубокой верой. Но вдруг автор дает взглянуть на ее веру со стороны и мы видим, сколь близка в какие-то моменты сонина вера к мистике и сколь мало в Соне смирения. И вновь от сомнения возвращаемся к истовости сониных затворов и служений. Вещие сны героини, дающие ответы на все вопросы напоминают библейское “ищите и обрящете”. А Соне этого провидения мало – она бросается за толкованием еще и к прорицательнице, сверяя с ней свои видения. И вновь мы смотрим на это чуть отстраненно, глазами мужа, например. Что, не я одна считаю, что Соня чрезмерно увлеклась мистикой и обрядовостью? И Саша о том же? Но потом Соня пойдет, ведомая вот таким вымоленным откровением, и окажется, что ее поступок был единственно верным в какой-то житейской ситуации. Соня и Саша возьмут в семью троих детей из детского дома. И читатель будет ждать, что счастье снизойдет на семью Гуртовых, потому что Соня провидела этих троих, потому что им только и место в доме приемных родителей. А на деле затрещит по швам жизнь семьи, появятся трещинки во взаимопонимании с детьми родными. И вновь исчезнут, потому что любовь окажется сильнее. Вставные главы о Путнике и Пещере, обозначенные буквами иврита, будут порой сплетать кружево из смыслов и дополнять размышления автора и читателя. А порой будут безжалостно пролистываться, потому что не захочется отвлекаться от основной линии, когда у Сони в семье такое происходит. Это роман о вере. Роман об усыновлении. Роман о любви.Роман о поколениях. Роман о развитии личности. И еще о многом, многом, многом. Можете зайти в профиль дневника Анны Гайкаловой и посмотреть круг ее интересов. Кажется, все они нашли свое отражение в книге. Не только главная героиня многогранна и противоречива. Герои второго плана все тоже не могут быть очерчены только светлым или только темным. И пьющая горькую, настраивающая против Сони своих детей, биологическая мама сониных приемных малышей, Вероника, ох как непроста. И сонин отец, который видит в ситуациях, где мы еще минуту назад были однозначно на стороне Сони, свою правду , заставляет нас взглянуть на какие-то события с другого ракурса и усомниться, так ли уж права любимая читателем героиня. И даже отвратительный сожитель Вероники оказывается имеет свои душевные страдания и тайны. И по-своему несет любовь к непутевой своей женщине. Это книга, которая не открывает сразу всех своих смыслов, но заставляет думать и сомневаться. И еще – виртуальное знакомство с автором вопреки моим опасениям не помешало ни капельки. А роман я, пожалуй, через полгода-год еще раз перечитаю.

В 2009 году новое московское издательство «Арт Хаус медиа» выпустило книгу трёх поэтов - Сергея Жадана, Андрея Полякова и Игоря Сида. Как отмечает киевский критик Юрий Володарский, между этими авторами очень мало общего. И действительно, брутальные, энергичные тексты Жадана - несомненного молодёжного лидера 2000-х, поэта, стоящего где-то между Ильёй Кормильцевым и Че Геварой, трудно сочетаются с утончённым и ломким лиризмом Полякова, напоминающего скорее Мандельштама в крымской ссылке. Этим двоим противостоит Игорь Сид - культуртрегер и путешественник, в последние несколько лет внезапно перешедший с уплотнённых рифмованных стихов к простым жизненным верлибрам.

Книга составлена необычным способом: в оглавлении нет фамилий авторов, что стирает границу между тремя сочинителями, создавая единое тело текста.

Солярис оглавления, помогающий сделать воистину утопический жест - снять различия трёх несводимых к одной литературной школе или объединению поэтов - усугубляется ещё и выстраиванием названий согласно мифическому общему украинско-русскому алфавиту.

Но, возможно, между авторами есть нечто общее: помимо стилистики, жизненного опыта, словаря? И тут мы выходим на необходимость универсального обоснования структуры любых литературных объединений.

Нам на помощь приходит феноменология безумия, разрабатываемая философом и культурологом Вадимом Рудневым. Согласно этой теории, представители различных психотипов говорят на разных языках, отражающих присущие именно им картины мира. Тексты истериков, педантов, нарциссов, маниакально-депрессивных, параноиков и эпилептиков несут на себе отличительные черты соответствующего дискурса. Так, для истериков характерно особое внимание к цвету, для педантов - к числам, для параноиков - чрезмерная значимость знаков, для шизофреников - слом языка и бред величия.

Исходя из этой теории, имеет смысл выдвинуть гипотезу о механизме объединения писателей в группы, согласно сочетаемости их психотипов. Очевидно, что идеальная литературная группа должна представлять собой подобие разносторонней личности. Это позволит авторам, входящим в неё, более полно описывать мир, используя разные языки, глядя на реальность со всех точек зрения. Подразумеваются, конечно, не реальные психолого-психиатрические диагнозы авторов, - психотипы, в конце концов, в текстах можно успешно имитировать, - а именно, если так можно выразиться, «диагнозы текстов».

Итак, вернёмся к книге трёх авторов, согласно нашей гипотезе, имплицитно содержащей разные психопатологические дискурсы.

Начнём с текстов Сергея Жадана, - пользуясь тем, что он пока ещё не превратился окончательно в священную корову украинской литературной сцены... Его невероятная популярность связана, вероятно, с тем, что автор выходит за пределы традиционного поэтически-мифологического дискурса, как бы откатываясь назад, в домифологическую эпоху. В основе его лирики лежит исследование процесса перехода из этого света в тот и наоборот. Название книги «Кордон», прочитанное через призму поэзии Жадана - это обозначение границы между двумя зеркальными мирами: жизни и смерти. «Жить значит умереть», - говорит Жадан, и в этом снятии базовой оппозиции, понятной любому человеку, мы видим равнодушное наблюдение за бессмысленным течением времени, десемантизацию, характерную для депрессии.

Депрессия направлена вовнутрь переживающего её субъекта. Типичный герой Жадана - парень из стихотворения «Военкомат», убеждающий свою мать в том, что он - дебил, и поэтому не пойдёт в армию. Диалог призывника и матери напоминает внутренние споры между «Я» и «Сверх-Я». Мать уговаривает героя выполнить долг, герой говорит вещи, снижающие его социальный статус. Согласно теории депрессии по З.Фрейду, Сверх-Я давит на Я; и до тех пор, пока Я сопротивляется и защищается, депрессия проходит в невротическом ключе. Если Я поддаётся, начинается психоз1.

Каковы традиционные пространства действия в лирике Сергея Жадана? Это вокзалы, гостиницы, редакции газет, кладбища, военкоматы, больницы, площади (места средневековых казней) и пустыри (современные криминогенные зоны). Иными словами - это либо объекты, семантически связанные с войной и смертью, либо объекты стратегически важные, становящиеся актуальными во время войны.

Согласно Вадиму Рудневу, главными душевными болезнями второй половины ХХ века стали не истерия и обсессия, как в его начале, а депрессия и шизофрения. Связано это с двумя мировыми войнами (по раннему Фрейду, основная причина депрессии - «утрата любимого объекта», в данном случае - уютной довоенной Европы) и снятием в результате революций 1960-х сексуальных запретов, плодивших истерический дискурс. Истерия была тесно связана с викторианским ханжеством, депрессия - результат, в том числе, постоянного ожидания внезапной и болезненной смерти.

Сергей Жадан постоянно занят анализом перехода границы между жизнью и смертью. Его герои чаще всего - контрабандисты, наркоторговцы, бандиты, снующие туда-сюда с проворностью ящериц. В стихотворении «Лукойл» один из них - покойник - воскресает на третий день, чтобы забрать подзарядку от Nokia, и возвращается в ад к спутницам-блондинкам, похороненным заживо рядом с ним согласно древним царским обрядам. В стихотворении «Вiн був листоношею в Амстердамi...» молодой голландец, пытающийся добыть на Украине марихуану, погибает в снежную метель. Телефон, появляющийся в финале этих двух произведений, связывает миры жизни и смерти, позволяя покойникам общаться с живыми.

Традиционное в стихах Жадана пересечение границы как нейтральной зоны между Раем и Адом, заставляет вспомнить о характерном для советских людей понимании двух миров - социализма и капитализма - как антагонистических в духовном смысле пространств. Для самого Жадана СССР скорее рай, см. патетическое обращение «моя звёздная УССР» в финале «Коллаборантов».

Утраченный объект любви в случае Жадана, по-видимому - советский Эдем. И депрессия его лирического героя носит в какой-то мере «всесоюзный» характер. Сравним с цитатой из романа «Депеш мод»: «Тогда с чего началась их персональная великая депрессия, где её истоки? Видимо, это от секса, или от советской власти2…» Речь здесь идёт о 60-летних, каким тщетно пытается представить себя герой романа, чья депрессия уже не от советской власти, а от её отсутствия.

Педантизм и магия, - согласно Вадиму Рудневу, связанные друг с другом, - несомненно, находят своё отражение в поздних текстах Игоря Сида. Имеются в виду три поэмы из цикла «Коварные крымцы», представленные в сборнике «Кордон».

«Педантизм обсессивно-компульсивных личностей, а также лиц, страдающих неврозом навязчивых состояний, пожалуй, самая бросающаяся в глаза черта таких натур3». Педантизм, выражаемый, к примеру, в аккуратности, и магия (как всемогущество мыслей) соприсутствуют в случае, описанном Отто Фенихелем: пациент, не послушавшийся внутреннего голоса, приказавшего ему особенно аккуратно повесить пальто, был убеждён в том, что в результате его лени разразилась война.

Подобным примерам из жизни несть числа. Но вернёмся к текстам Игоря Сида. Все три вещи из «Коварных крымцев»: «Ящик (Случай со с Спасителем)», «1991 (Случай с Саламандрой)» и «Азбука любви (Случай с бесконечной Перестройкой)» разбиты автором на отрывки и тщательно пронумерованы; число частей растёт от текста к тексту (10, 12, 16 главок). Внимание педантов к числам не нуждается в особом истолковании и было замечено ещё Э. Блейлером в начале ХХ века. Кстати, и в магических заговорах и суеверных представлениях числа играют важную роль.

Яркий пример всемогущества мыслей приведён в поэме «Ящик». В нём «студент-медик находит на скамейке в парке дипломат / с мерцающей красной кнопкою внутри…», - пресловутый «ядерный чемоданчик» (забытый, как намекает автор, посетившим провинциальный город склеротичным генсеком.), а потом всю жизнь прячет его у себя, тем самым спасая мир. Красная кнопка означала, согласно популярным представлениям, старт механизмов ядерной войны, и суть внешней политики супердержавы сводилась к нажатию/ненажатию оной кнопки.

В «1991» речь идёт о предпринятой тремя компаньонами (муж, жена и молодой человек, тяготеющий к нетрадиционной сексуальной ориентации) экспедиции за огненными саламандрами, каковая экспедиция по ходу действия оказывается метафорой алхимического процесса и преображения личности человека. А один из трёх героев, как выясняется в конце - исчадие древних звероящеров. Алхимия, пожалуй - одно из немногих человеческих занятий, в котором педантизм и магия могут успешно сочетаться в одном субъекте. Точное следование временным циклам, расчёт веществ до миллиграмма, выверенное поколениями чередование операций; с другой стороны - вера во взаимопревращение элементов, в драконов и нимф, зарождающихся в пробирках.

Последний текст цикла - «Азбука любви» - повествует о тандеме лирического героя Сида и некоего Андрея Полякова (прототипом коего, вероятно, является соучастник автора по «Кордону») в качестве сценаристов телесериала, главные роли в котором отпущены бизнесвумен Амалии Шарко и её двум сыновьям, влюблённым одновременно в собственную мать и в сестёр Дробот. Фамилия героев, несомненно, отсылает к «душу Шарко» - изобретению известного психиатра, позволяющему успокоить нервную систему. Пентаграмма, обозначающая отношения украинских Монтекки и Капулетти, формула их любви - древний магический символ. Очевидно также, что различные геометрические фигуры, в которые соединяются, влюбляясь друг в друга, множество героев сериала, можно рассматривать в качестве иллюстрации к каббалистическим схемам, - но это уже тема отдельного исследования.

По Рудневу, «…обсессивно-компульсивная личность не может реализовать и использовать обыденную линейную модель времени и использует циклическую модель, связанную с постоянным повторением, что уходит корнями в мифологическую традицию4». Так и в «Азбуке любви»: сюжет сериала хронологически закольцовывается сценаристами так, что «…Евсеич и все свидетели происходящего оборачивались в конце концов собственными праправнуками, а зритель как раз успевал за два года запамятовать фабульный зачин...». Элементы цикличности легко обнаружить и в «1991» - уже заглавие является, по сути, цифровым палиндромом; вещь начинается и заканчивается одной и той же фразой («о чём идёт речь»), замыкаясь на самоё себя.

Акцентуация у Андрея Полякова ещё более очевидна. Классическое стихотворение поэта, “Epistulae ex Ponto” демонстрирует, как двое влюблённых в процессе переписки сходят с ума; так, строка «Дорогая подруга, - пишет Поприщин…» превращается в «Догорая подпруга, - Пашет панфёров…»

Язык шизофреника стремится к чему-то первичному, фундаментальному. В нём нарушена либо семантика, либо синтаксис, либо прагматика, либо всё вместе5 - но смысл сказанного остаётся более понятным. Сравним у Андрея Полякова:

Акация, хочу писать окацыя,
но не уверен, что возьмут
ломать слова, когда канонизация
литературы, где людей живут.

Заметим, что здесь не только присутствуют нарушения текста на различных уровнях, но и манифестируется сама установка на «слом слов».

Другое характерное отличие текстов Полякова - отождествление лирического героя с Русским языком, с речью - может быть связано с бредом величия, характерным для шизофрении. Базовое отождествление, лежащее в основе бреда величия, Вадим Руднев называет экстраективной идентификацией, суть которой состоит в отождествлении себя с более статусным в социальном плане субъектом6.

Типичные идентификации человека, страдающего этим бредом - Христос, Наполеон, Магомет, Дева Мария, испанский король, Сократ, а иногда и все эти личности одновременно. Здесь случай более мягкий. Поляков говорит о своей принадлежности к лику бессмертных: «Лавра листочек в тарелке моей - / Нив Елисейских залог...»; «Привет из Крыма! Я уже бессмертен...». В текстах поэта сакральное проступает сквозь обыденность, различие между мифологическим событием и повседневностью практически стёрто:

Вдруг телевизор сказал, что распят Дионис…
Слушай, давай сораспнёмся? Не хочешь? Ну ладно; не будем.

Здесь предполагается, что лирический герой способен уподобиться Иисусу и Дионису в акте самоотречения-жертвоприношения. Эта фатальная самоуверенность, впрочем, снимается - то ли ленью, то ли переборчивостью героя.

***

Депрессия, навязчивый педантизм, бред величия: «три пограничных поэта» (таков подзаголовок книги) на грани нормы и безумия, таланта и гениальности, быта и мифа. Поэты, вообще-то, всегда в той или иной степени «психи», но иногда их личные отклонения сочетаются особенно продуктивно. Трое литераторов, столь не похожих друг на друга, словно бы пытаются создать более гармоничную и целостную единую личность. Единого субъекта, говорящего на двух языках, одержимого одной Поэзией.

Литературная критика в сегодняшней литературной ситуации – крайне специфическая область письма. По прошествии лет само это понятие стало весьма расплывчатым, поэтому на книжном рынке мы имеем множество примеров критических высказываний, демонстрирующих личные симпатии автора или преследующих чисто рекламную цель. Данное же издание – сборник рецензий известного критика, поэта и писателя Данилы Давыдова, – образец безупречно профессионального и беспристрастного высказывания. От читателя оно тоже требует своего рода профессионализма и эрудиции – в центре внимания критика широкий спектр книг, изданных в последние годы, от фантастических романов до монографий о русской неподцензурной поэзии второй половины XX века. В сборник вошли статьи разного объёма, поэтому глубина и детальность анализа варьируется от рецензии к рецензии, но каждая из них – информативна, корректна и ценна. Эта книга – одна из немногих, которые можно рекомендовать всем желающим иметь целостное представление о современной литературе, путях её развития, её вершинах, контекстах и мифах.