Сталин и народ. Почему не было восстания

общее число раскулаченных в 1929–1933 годах и позднее крестьян (всех трех групп) могло максимально составлять 3,5 млн, из них порядка 2,1 млн побывали на спецпоселении («кулацкой ссылке»). Всего, по нашим расчетам, в период 1930–1940 годов через спецпоселение в форме «кулацкой ссылки» прошли около 2,3 млн человек, включая «примесь» в лице городского деклассированного элемента, высланного из погранзон «сомнительного элемента» и др. В 1940 году в «кулацкой ссылке» оставалось около 1 млн человек, и, следовательно, убыль за 1930–1940 года составила около 1,3 млн (2,3 млн— 1,0 млн), из них умерших было не более 600 тыс., а бежавших и освобожденных — свыше 700 тыс.

По сообщению Нач. Сиблага ОГПУ, из состава прибывших из Сев. Кавказа в Новосибирск эшелонов трудпоселенцев № 24, 25, 26, 27, 28 и 29 общей численностью в 10 185 человек умер в пути 341 человек, т. е. 3,3 %, в том числе значительное количество от истощения. Такая высокая смертность объясняется:
1) преступно-халатным отношением к отбору контингентов, выселяемых в трудпоселки, результатом чего явилось включение в этапы больных, стариков, явно не могущих по состоянию здоровья выдержать длительную перевозку;
2) невыполнением указаний директивных органов о выделении выселяемым в трудпоселки 2-месячного запаса продовольствия; в указанных эшелонах трудпоселенцы никаких собственных запасов продовольствия не имели и во время пути снабжались только хлебом скверного качества в количестве от 200 до 400 грамм;
3) горячей пищей эшелоны снабжены не были, кипятком снабжались совершенно неудовлетворительно, с большими перебоями, потребление сырой воды вызвало массовые заболевания…».

Существовал предельно прагматический взгляд на выселяемых кулаков как на будущую рабсилу в районах нового хозяйственного освоения. Отсюда полная непреклонность при рассмотрении просьб трудоспособных кулаков не выселять их в отдаленные края и очевидная либеральность, если эти просьбы исходили от нетрудоспособных лиц.
Так, в «меморандуме» Г. Г. Ягоды, адресованном 20 мая 1931 года председателю ГПУ Белорусской ССР С. Ф. Реденсу, указывалось: «Детей выселяемых кулаков до 10-летнего возраста и стариков старше 65 лет разрешается оставлять родственникам и знакомым, изъявившим желание их содержать… Семьи кулаков, не имеющие трудоспособных мужчин, выселению не подлежат»

В этой ситуации весьма неприглядно выглядели промышленные наркоматы. Они нередко игнорировали просьбы органов ОГПУ — НКВД материально поддержать работающих на их предприятиях спецпереселенцев и членов их семей. Видя тщетность этих призывов, органы ОГПУ — НКВД в ряде случаев вынуждены были из своих фондов выделять спецпереселенцам, переданным в систему промышленных наркоматов, соответствующие материальные и денежные средства, чтобы не допустить их полного вымирания и не сорвать тем самым мероприятия по освоению необжитых земель.

1938 году в основном завершился процесс трансформации трудпоселенческих артелей в обычные колхозы.

Ряд трудпоселков был организован в болотистой местности, где без осушения болот не только практически невозможно было наладить сельское хозяйство, но и во весь рост вставала сама проблема выживания. К началу 1938 года трудпоселенцы осушили 2988 га болот, причем исключительно на территории РСФСР

До сентября 1935 года не существовало единого подхода к вопросу о социальном страховании трудпоселенцев. На одних предприятиях, где они работали, на них были распространены действующие законы о социальном страховании, на других — нет. В циркуляре ЦК профсоюза работников административных учреждений, ГУЛАГа и Финансового отдела НКВД СССР от 22 сентября 1935 года указывалось, что «все трудпереселенцы (бывшие кулаки), где бы они не находились, если они работают в предприятиях и учреждениях по найму, подлежат социальному страхованию, и, следовательно, они имеют также все права на получение пенсий, пособий по временной нетрудоспособности и т. д. на общих основаниях наравне с не членами профессиональных союзов».

Большинство освобожденных спецпереселенцев, несмотря на проводившуюся с ними пропагандистскую работу, выезжало из мест поселений, что вызывало серьезную озабоченность руководства ОГПУ— НКВД.

В документе говорилось, что, по имеющимся в МВД СССР данным, за период с 1921 года по настоящее время, то есть до начала 1954 года, за контрреволюционные преступления было осуждено Коллегией ОГПУ, тройками НКВД, Особым совещанием, Военной коллегией, судами и военными трибуналами 3 777 380 чел., в том числе к высшей мере наказания — 642 980.

В конце 1953 года в МВД СССР была подготовлена еще одна справка. В ней на основе статистической отчетности 1-го спецотдела МВД СССР называлось число осужденных за контрреволюционные и другие особо опасные государственные преступления за период с 1 января 1921 года по 1 июля 1953 года — 4 060 306 человек (5 января 1954 года на имя Г. М. Маленкова и Н. С. Хрущева было послано письмо за подписью С. Н. Круглова с содержанием этой информации).

Эта цифра слагалась из 3 777 380 осужденных за контрреволюционные преступления и 282 926— за другие особо опасные государственные преступления. Последние были осуждены не по 58-й, а по другим приравненным к ней статьям; прежде всего по пп. 2 и 3 ст. 59 (особо опасный бандитизм) и ст. 193-24 (военный шпионаж). К примеру, часть басмачей была осуждена не по 58-й, а по 59-й статье.

…намеренное отождествление немецких лагерей смерти (особенно Освенцима) с гулаговскими лагерями. Однако отождествлять их, мягко говоря, некорректно. Только за период 1936–1940 годов из лагерей ГУЛАГа (без учета сотен тысяч освобожденных из колоний, тюрем и ссылки) по отбытии установленных сроков и досрочно было освобождено в общей сложности 1 554 394 заключенных, в том числе 369 544 — в 1936 году, 364437 — в 1937 году, 279 966 — в 1938 году, 223 622 — в 1939 году и 316 825 — в 1940 году[147]. Что же касается узников гитлеровского концлагеря Освенцим, то им пути на свободу не было — они сотнями тысяч заживо сжигались в крематориях и газовых камерах.

В действительности по всему Советскому Союзу в 1944–1946 годах было осуждено по политическим мотивам 321 651 чел., из них 10 177 приговорено к высшей мере (по учету I спецотдела МВД).

Реабилитацию возглавило бывшее сталинское окружение во главе с Н. С. Хрущевым, напрямую причастное к прежним сталинским репрессиям. В данном случае оно, в особенности Хрущев, проявили известную политическую прозорливость. В первые годы после смерти Сталина ситуация была такова, что продолжать линию покойного вождя без существенных корректировок — это был путь заведомого политического самоубийства. Идея массовой реабилитации по многим соображениям была политически выигрышной и буквально напрашивалась. Тот факт, что этот процесс инициировало и возглавило бывшее сталинское окружение, напрямую причастное к репрессиям, то их внутренние побудительные мотивы мы бы сформулировали так: «Лучше это сделаем мы, чем вместо нас кто-то другой». Тут сработал инстинкт политического самосохранения.

Термин «невинно осужденные» применим далеко не ко всем реабилитированным. Действительно, сотни тысяч оказались жертвами целиком надуманных и сфабрикованных обвинений! Но было и немало таких, кто имел в своем активе конкретные действия (в том числе вооруженного характера), направленные против существующего строя. Их реабилитировали на том основании, что их борьба против большевизма и Советской власти якобы «была справедливой». В частности, в середине 1990-х годов под этим политически ангажированным и весьма сомнительным с правовой точки зрения тезисом происходила массовая реабилитация практически всех участников многочисленных кулацко-крестьянских восстаний и мятежей периода 1918–1933 годов (причем реабилитировали таковых всех подряд, включая и палачей, расстреливавших и вешавших коммунистов, комсомольцев и беспартийных советских активистов).

К тому же простые советские граждане в массе своей мало что знали или вообще ничего не знали о репрессиях, жертвами которых стали многие тысячи невинных людей, и впервые услышали об этом только после знаменитой речи Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС в 1956 году. А тогда, в довоенные годы, сложившийся в СССР политический режим в сознании многомиллионных масс народа прочно ассоциировался не с террором и репрессиями, а с воплощенными идеалами социальной справедливости. И этот режим однозначно расценивался большинством советских граждан как самый справедливый на всем земном шаре.

Расходы бюджета СССР на сельское хозяйство к 1943 году по сравнению с 1940 годом сократились в 2,5 раза (с 12,6 млрд до 5,1 млрд р.). Основную часть техники, причем самой лучшей, колхозы и МТС передали фронту. Из села почти полностью были изъяты новые мощные гусеничные тракторы, почти 75 % автомобильного парка, 60,2 % рабочих лошадей. В общей сложности сельское хозяйство лишилось почти 54 % всех своих механических энергетических мощностей, из которых 21,8 % осталось на оккупированной территории и 32,6 % было передано Красной Армии[181]. Резко сократились поставки горючего, запасных частей, инструментов, проволоки, лесоматериалов, брезента и т. д. Такие материалы, как стекло, толь, вообще не поступали. Выполнять возросший объем работ можно было лишь при условии огромного трудового напряжения, увеличения объема конно-ручных работ.

Сокращение механизации основных работ неизбежно вело к резкому падению производительности сельскохозяйственного труда, продолжительности рабочего дня, росту затрат физических усилий. Если в промышленности производительность труда за годы войны в целом выросла на 14 %, то в колхозах, совхозах и на других государственных сельскохозяйственных предприятиях она снизилась на 40 %.

Однако основной формой воспитательной работы среди колхозников оставались методы убеждения. Санкции, рекомендованные Постановлением от 13 апреля 1942 года, применялись не так уж часто. В 1940 году по тыловым областям колхозники, не выработавшие минимума, составляли 12,6 % трудоспособного населения, из колхоза было исключено 7,7 %; в 1944 году при 11,1 % трудоспособных, не выработавших минимума, установленные законом

Следовательно, есть основание утверждать, что в годы войны применение правовых мер как побудительного средства активизации общественного труда колхозников не только не усилилось, а, наоборот, заметно уменьшилось. Это воочию опровергает имеющие широкое хождение в зарубежной, а в последние годы — в отечественной литературе утверждения о так называемом принудительном труде в колхозах в годы войны, о том, что якобы только с помощью принудительных мер удалось поддерживать трудовое напряжение крестьянства. Подобные утверждения не имеют ничего общего с исторической правдой. Пожалуй, не было ни одной крестьянской семьи, у которых кто-либо из членов семьи не находился бы на фронте. Основную массу крестьянства не нужно было принуждать к тому, чтобы с полной отдачей сил трудиться и этим оказывать посильную помощь своим родным и близким, сражающимся с чужеземными захватчиками.

Настоящая, полная самоотверженности битва за военный хлеб развернулась с началом уборочных работ в 1941 году. Работа велась почти круглосуточно. Днем косили хлеб, ночью скирдовали и молотили. Вся жизнь многих артелей переместилась на полевые станы, тока. Полеводы, особенно молодежь из отдаленных бригад, неделями, а то и до конца косовицы не возвращались домой. В деревнях оставались малые дети, старики да часть животноводов. Но и они охраняли колхозное и личное имущество односельчан, ремонтировали сбрую и тару, были заняты на приусадебных участках, а когда появлялась возможность — подключались к уборке, заготовке кормов, к подсобным работам. Получило распространение совмещение профессий.

Важно отметить, что в 1941 году колхозы и совхозы сдали государству 43,3 % валового сбора зерновых против 38,1 % в 1940 году.

Помимо плановых заготовок колхозной продукции, которые составляли главную долю поступлений продовольствия и сырья, государство получало от крестьянства большое количество средств и продовольствия в виде добровольных сборов в фонд обороны и др. Многочисленные документы и воспоминания современников свидетельствуют о том, что сразу после нападения фашистской Германии вместе с первыми призывниками из колхозов потянулись первые обозы с хлебом, мясом, овощами. Ширилось движение крестьянства за отчисление в фонд обороны части выработанных трудодней с причитавшейся из них продукцией. Следуя примеру москвичей и ленинградцев, начавших отчисления части зарплаты в фонд обороны, крестьяне колхоза «Ленинский путь» Чкаловского района Чкаловской области стали отчислять в этот фонд по 10 трудодней с каждого трудоспособного колхозника.

Ведомство, возглавляемое Ф. И. Голиковым, установило, что к концу войны осталось в живых около 5 млн советских граждан, оказавшихся за пределами Родины, из них свыше 3 млн находились в зоне действия союзников (Западная Германия, Франция, Италия и др.) и менее 2 млн — в зоне действия Красной Армии за границей (Восточная Германия, Польша, Чехословакия и другие страны). Большинство из них составляли «восточные рабочие» («остарбайтер»), т. е. советское гражданское население, угнанное на принудительные работы в Германию и другие страны. Уцелело также примерно 1,7 млн военнопленных, включая поступивших на военную или полицейскую службу к противнику. Сюда же входили сотни тысяч отступивших с немцами с территории СССР их пособников и всякого рода беженцев (часто с семьями). Всю эту массу людей принято называть «перемещенными лицами».

можно смело утверждать, что не менее 80 % «восточников», т. е. жителей СССР в границах до 17 сентября 1939 года, в случае добровольности репатриации возвратились бы в СССР добровольно. Что касается «западников», т. е. жителей Прибалтики, Западной Украины, Западной Белоруссии, Правобережной Молдавии и Северной Буковины, то они существенно отличались от «восточников» по менталитету, морально-психологическому состоянию, политическим и ценностным ориентирам, и в их среде действительно значительно преобладали невозвращенцы.

Разрешаем производить упрощенную проверку в 5-дневный срок в отношении стариков, старух и женщин с детьми, с немедленным направлением их к постоянному месту жительства. Мужчин, вызывающих подозрение и требующих более длительной проверки, — немедленно направлять в спецлагеря НКВД

22 мая 1945 года ГКО принял постановление, устанавливавшее 10-дневный срок регистрации и проверки гражданских репатриантов и отправки их по месту жительства. Практика показала, что этот срок оказался нереальным, и они находились в лагерях и СПП, как правило, 1–2 месяца и даже дольше. К 30 мая 1945 года общая емкость лагерей и СПП была доведена до 1,3 млн человек. Никакой разницы между лагерями и СПП не было. В данном случае термин «лагерь» означал не место заключения, а сборный пункт, равно как и СПП. Большинство этих сборных пунктов находились за границей (в Германии, Австрии, Польше, Румынии и др.)

Концентрацией в сборных пунктах распыленных чуть ли не по всей Европе масс перемещенных лиц значительно облегчалась задача поставки их на централизованное продовольственное снабжение (репатрианты от момента поступления в лагеря и СПП до прибытия на место жительства получали паек, соответствующий нормам питания личного состава тыловых частей Красной Армии). До августа 1945 года часть репатриантов проживала на частных квартирах вблизи СПП и лагерей, но характер их взаимоотношений с местными жителями заставил переместить их в лагеря и СПП, дабы уберечь от соблазна устраивать самосуды над местным немецким, австрийским и другим населением. С медицинской точки зрения предварительная изоляция репатриантов перед отправкой в СССР была совершенно необходима, так как в их среде были распространены различные инфекционные заболевания. Укомплектованность лагерей и СПП медицинскими работниками считалась достаточной. Судя по их отчетам, им удалось значительно снизить уровень заболеваемости у репатриантов за время их нахождения в лагерях и СПП; в частности, по сыпному тифу — в 3 раза, по брюшному тифу и дизентерии — в 10 раз, а по венерическим болезням — в 16 раз.

Из табл. видно, что к 1 марта 1946 года к месту жительства было направлено свыше 80 % от общего числа гражданских репатриантов и только 18,3 % репатриированных военнопленных. Это нельзя расценивать как дискриминацию военнопленных. Деление на гражданских и военнопленных в ходе проверки и фильтрации и при решении судьбы того или иного репатрианта не имело принципиального значения и относилось к категории второстепенных факторов. Главными критериями были поведение в плену и за границей, а также возраст, пол и другие социальные характеристики. В составе гражданских было огромное количество лиц пожилого возраста, женщин, детей, а также мужчин непризывных возрастов, которые не могли быть призваны в армию или зачислены в рабочие батальоны и, естественно, направлялись к месту жительства. Среди же военнопленных совсем не было детей, очень мало женщин, равно как и стариков. Преобладали мужчины призывных возрастов, подлежавшие восстановлению на военной службе или зачислению в рабочие батальоны. На репатриантов, поступивших на работу, полностью распространялось действовавшее законодательство о труде, а также все права и льготы, которыми пользовались рабочие и служащие соответствующих предприятий. То же самое касалось и репатриантов, работавших в сельском хозяйстве. Правительство СССР обязало директоров предприятий и министерства предоставлять репатриантам работу по специальности и при необходимости переводить с их согласия на другие предприятия и использовать по специальности. Репатриантам, работавшим на предприятиях министерств угольной и лесной промышленности, а также черной металлургии, было разрешено выдавать денежную ссуду на индивидуальное жилищное строительство в размере 15 тыс. р. с погашением в течение 15 лет и, кроме того, ссуду до 5 тыс. р. на первоначальное хозяйственное обзаведение с погашением ее в течение пяти лет. Репатрианты, работавшие не там, где проживали их семьи, имели право перевезти их к себе за счет средств предприятия. Репатриированные — бывшие военнопленные пользовались льготами, предусмотренными для демобилизованных воинов. Исполкомы местных Советов депутатов трудящихся, руководители предприятий и учреждений были обязаны предоставлять им работу в месячный срок со дня прибытия к месту жительства. Работа должна была предоставляться с учетом приобретенного опыта в армии и специальности. Бывшим военнопленным, возвратившимся в деревню, исполкомы районных и сельских Советов были обязаны оказывать всемерную помощь в устройстве на работу и обзаведении хозяйством. Возвратившиеся в районы, пострадавшие от фашистской оккупации и нуждавшиеся в постройке или ремонте жилищ имели право получить бесплатный лесосечный фонд, необходимый для заготовки строительного леса, и, кроме того, ссуду от 5 до 10 тыс. р. на строительство и восстановление жилищ с погашением ее в сроки от 5 до 10 лет. Репатриированные инвалиды имели право на пенсионное обеспечение. Всем им, как и инвалидам Великой Отечественной войны, было предоставлено право ухода с предприятия или из учреждения, при желании переехать к месту постоянного жительства. Всем включая избирательное право, трудовое законодательство, социальное страхование. Однако по возвращении домой репатрианты часто сталкивались с ущемлением своих прав. Причем местные органы власти нередко действовали вопреки указаниям из Москвы. Например, в Москве выезд по повестке биржи труда на работу в Германию в качестве «восточного рабочего» склонны были интерпретировать как насильственный угон, а местные власти часто трактовали это как граничащий с предательством добровольный выезд во вражескую страну и не стеснялись демонстрировать перед репатриантами свое подозрительное, презрительное и враждебное к ним отношение.

Несмотря на возрастание подозрительного отношения к репатриантам, руководство СССР все же воздержалось от крупномасштабных репрессий. Поэтому основная их масса не пострадала даже в этой неблагоприятной для них политической атмосфере. Однако в морально-психологическом плане репатрианты испытывали все больший дискомфорт; сам термин «репатрианты» приобрел в общественном сознании однозначно негативный смысл, и их все чаще стали сторониться как прокаженных.